Моими фаворитами являются: Грузия, Азербайджан, Ирландия, Эстония, Босния и Герцеговина, Франция
Выступали: Польша, Норвегия, Албания, Армения, Турция, Сербия, Россия, Швейцария , Грузия, Финляндия, Мальта, Сан-Марино, Хорватия, Исландия, Венгрия, Португалия, Литва, Азербайджан, Греция. Прошли: Сербия, Россия, Швейцария, Грузия, Финляндия, Исландия, Венгрия, Литва, Азербайджан, Греция. Эффекное начало, и мне понравилось, то что на русском. Хорошая подтанцовка (политкорректная... я бы сказала ) и сам Алексей двигался хорошо. Но выпендрежа многовато, а как показали очки, люди любят исполнителей без лишнего пафоса и лоска, но с душой. Как исполнителя от Финляндии, например) Но сама песня мне не особо нравится, она не кажется мелодичной. Очень хорошо выступили, костюмы оригинальные, как и сами исполнители) Прелестная песня и дуэт! Но некоторая нервозность, впрочем, как и у Алексея Воробьева, присутствовала( Надеюсь в Финале они выступят лучше ** Запись и клип намного круче xD
завтра выступают близнецы от Ирландии!!! *грызет ногти*
Дэйв в этой беретке выглядит.... ну, палевно комично, мягко говоря
Блин) Дэйв почти совершил каминг-аут))) Это не серия - а просто мечта всех Карофски-шипперов и меня в том числе Дэйв наконец-то искренне раскаивается пред Куртом; уже не гомофобно, но продолжает за ним маньячить (провожает от класса до класса); и... практически танцует с ним первый танец Короля и Королевы) Проголосовать за Курта, как за Королеву - действительно жестокая шутка, да еще и с двойным смыслом. С одной стороны голосовавшие отказывают ему в мужестве – отдавая голос, как за королеву, а с другой намекают о том, что помнят о его гомосексуальности - слово "queen" помимо как королева, означает также и гей. Но Курт молодец - он принял корону и танцевал первый танец... правда с Блейном, потому что Карофски испуганно сбежал(( Значит тема с каминг-аутом Дэйва растянется еще на пару серий
Сейчас Курт и Дэйв должны танцевать, но в следующий момент Карофски смывается(
п.с. Кстати песня "Dancing Queen" является гей-гимном Что же будет дальше? "I Will Survive" в исполнении Мерседес или Сантаны? На счет Мерседес - это не расизм, ее голос действительно идеально бы подошел, и она подруга Курта) Не Курту же ее петь - он не трибуна, с которой вещает ЛГБТ-движение xD п.п.с.Все таки я очень люблю этот сериал) Помимо того, что он делает огромную просветительную работу, практически революцию на ТВ, он еще и несет позитивный и оптимистический заряд))
По-моему, советской литературе пришел конец. Возможно даже, что она уже остывающий труп, крупноголовый идеологический покойник, тихо и словно сконфуженно испустивший дух. Что же, я буду последним человеком, который будет плакать на ее похоронах, но я с удовольствием скажу надгробное слово.
Замечательный автор романа "Мы" Евгений Замятин заметил в 1920 году, что, если у нас в стране не будет свободы слова, русской литературе останется одно только будущее - ее прошлое. Теперь с осторожной надеждой можно сказать, что русская литература, если ей суждено возродиться, будет иметь свое будущее - в будущем.
читать дальшеВ советский период, разумеется, жили, а вернее сказать, доживали либо прозябали многие талантливые писатели, но, если воспользоваться публицистическим жаргоном позднего Горького, они оказались лишь "механическими гражданами" советской литературы, ставшей прокрустовым ложем даже для таких фанатиков нового мира, как Маяковский. В последние послесталинские десятилетия советская литература исподволь узурпировала право на умерших классиков XX века, введя их в свои ряды и, как ни в чем не бывало, зацеловав их мертвые лица палаческими поцелуями, облив крокодиловыми слезами, объявила себя самой гуманистической литературой на свете. К лику собственных святых она готова была причислить почти все свои славные жертвы - от Андрея Белого до Пастернака, от Зощенко до Платонова. Эта старческая "гуманистическая" всеядность была лишь признаком ее беспомощности и одряхления, ее внутреннего перерождения, определенного бездарностью и лицемерием. Не знаю, кто написал "Тихий Дон", Шолохов или кто иной, но сам факт охватившего литературоведов сомнения поразителен как символ органической, имманентной порчи советской литературы.
Есть русская поэзия и проза советского периода, как есть поэзия и проза других народов, населявших СССР, но говорить о советской литературе как об объединившей все это в единое целое - значит предаваться иллюзиям. Писателям многие годы ради выживания приходилось идти на компромиссы как с совестью, так и, что не менее разрушительно, со своей поэтикой. Одни приспосабливались, другие продавались (что не спасало ни тех, ни других от рулетки террора), третьи вешались, но горечь всех этих терзаний, вкупе с цензурным выламыванием рук, ударами в глаз и в пах, едва ли послужила надежным цементом для вавилонской башни словесности.
Башня не из слоновой кости, а из костей российских писателей была возведена не на совокупности компромиссов, а на диктате социального заказа, требовавшего от литературы не столько верного, сколько слепого служения генеральной линии, зигзагообразность которой выглядела как дьявольская насмешка над самыми проверенными, как испытание уже не твердости убеждений, а человеческой натуры на подлость.
Советская литература есть порождение соцреалистической концепции, помноженной на слабость человеческой личности писателя, мечтающего о куске хлеба, славе и статус-кво с властями, помазанниками если не божества, то вселенской идеи. Сила власти и слабость человеческой натуры; социальные комплексы русской литературы, по мнению проницательного философа начала XX века Василия Розанова, главной виновницы революции; разгул само собой разумеющегося пореволюционного хамства, воплотившегося в утопии "культурной революции"; наконец, восточное манихейство Сталина - эти и ряд других слагаемых легли в основу советского литературного строительства, и, когда отпали "строительные леса" 20-х годов, было от чего ахнуть.
Величественная башня советской соцреалистической литературы, воздвигаемая на века по сталинско-горьковскому проекту, барочная и многоквартирная, населенная алексеями толстыми, Фадеевыми, пав-ленками, гладковыми и Гайдарами - всех не перечесть, несмотря на кажущуюся халтурность (слишком много дешевого гипса), действительно пережила несколько десятилетий, репродуцируясь к тому же в иных смежных социалистических культурах.
Когда сейчас думаешь о жизнестойкости, выносливости этой литературы, поражаешься удивительному сочетанию ее реальности и фан-томности. Она была реальна в силу своей бесноватой фантомности, фантомна - в силу своей неуклюжей реальности. Она была легко, казалось бы, разоблачаемой извне идеологической фикцией, которую можно было проткнуть иглой иронии - и она лопнет, как воздушный шар, но, сколько бы ее ни протыкали, она не лопалась, потому что была именно фикцией, которой извне порой даже поклонялись или служили, как Арагон. И эта фикция обеспечивалась, как самые что ни на есть реальные бумажные деньги, всем запасом государственности.
Теперь все это рушится. Здание трещит по швам, воздушный шар лопается, золотое обеспечение исчерпано, настало банкротство. А ведь еще вчера все так ладно взаимосвязывалось: писатели - помощники партии, искусство принадлежит народу.
Эта литература не успела умереть, а уже думаешь: да существовала ли она вообще? Скоро любопытные туристы-литературоведы потянутся на ее руины - кстати, занимательная экскурсия.
Соцреализм - это культурная эманация тоталитаризма, это бешенство литературы в замкнутом пространстве, это садомазохистский комплекс писателя-атеиста, продающего душу, в существование которой он не верит.
Есть такая страна-Тухляндия. В ней мы прожили многие годы. В ней своя, тухляндская, литература. Это еще раз к вопросу о соцреализме.
В последние годы своей жизни, отойдя от сталинского шока, советская литература существовала (а по инерции ее последователи - что называется life after life - существуют и сейчас) в трех основных измерениях. Каждое из них оказалось охваченным кризисом.
Я говорю об официозной, деревенской и либеральной литературе, понимая при этом условность такого подразделения, поскольку порой эти измерения пересекались и, кроме того, каждый мало-мальски способный художник обладает, как известно, личностным измерением и потому не укладывается в схему. Однако схематизм почти всегда оказывается основой аналитического взгляда, а те утраты, которые он приносит, могут окупиться четкостью общей картины.
Официозная литература имела сталинскую традицию и опиралась на принципы партийности, утвердившиеся в 30-40-е годы. Сущность этой литературы заключается в пламенном устремлении к внелитера-турным задачам, созданию "нового человека", который в диссидентской терминологии скорее известен как homo soveticus и сводится к одномерной общественной функции. Социалистический реализм учил видеть действительность в ее революционном порыве, поэтому отрицал реальность за счет будущего, был ориентирован на преодоление настоящего, насыщен звонкими обещаниями и безграничной классовой ненавистью.
В брежневский период соцреализм подвергся той же коррупции, что и общество в целом. Если в сталинское время писатель служил соцреализму, то в брежневское - соцреализм стал служить интересам писателя. Автор пользовался соцреализмом не для того, чтобы утвердить идею, а чтобы самоутвердиться. Внешне это было не столь заметно, но внутренне подрывало саму идею бескорыстного служения и, по сути дела, способствовало той деградации всей системы, которая и привела в конце концов к тому, что общество взялось за изменение своей модели. Так в старческом лоне брежневизма зарождались предпосылки для перестройки.
Вопрос о том, насколько официальный брежневский писатель типа Г. Маркова верил в то, что писал, был, по сути дела, неуместен, ибо выглядел неприлично. Такое не только не обсуждалось - такое не думалось. Общественная шизофрения создала особый тип писателя, который стал выразителем государственного мышления за рабочим столом и поклонником общества потребления у себя на даче. Какое это отношение имеет к литературе? Лишь то, и немаловажное, что официозная литература прочитывалась сотнями тысяч читателей, способствовала формированию их вкусов и вела к манипуляции их сознанием. В условиях закрытого общества, когда каждый имеет ровно столько прав, сколько он получил благодаря своему общественному положению, литературная номенклатура нередко спекулировала на запретных и полузапретных темах. Эта, как ее еще называют, секретарская литература писалась влиятельными секретарями Союза писателей и потому была защищена от нападок как цензуры, так и критики.
Среди тем-табу - Сталин (тема, которая развивалась, к примеру, в исторических романах А. Чаковского), особенности русского национального характера (здесь официозная литература сближалась с консервативным флангом деревенской литературы), коллективизация, диссидентское движение, эмиграция, проблемы молодежи и т. д. Нет нужды говорить о том, что все эти темы сознательно извращались, что читатель сознательно вводился в заблуждение. Но когда эти темы на страницах подцензурной печати оказывались монополией официозной литературы наравне с пикантной темой зарубежной деятельности советской разведки или афганской войны, - массовый читатель, испытывавший информационный голод, кидался с неподдельным энтузиазмом на "секретарские" книги и получал удовлетворение от самого приобщения к заповедной и жгучей проблематике, расплачиваясь за это кашей в собственной голове. Тем самым официозная литература если и не выполняла до конца задачу коммунистического воспитания читателя, то с успехом сбивала его с толку и оболванивала.
С началом перестройки официозная литература растерялась. Ей казалось, что происходит какой-то партийный маневр, смысл которого она не в состоянии распознать. Но прошло время, и удар пришелся по ней самой. Ее потери оказались настолько значительными, что она утратила свой raison d'etre.
Прежде всего она лишилась своей идеологической роли и неприкосновенности. Порождение закрытого общества, официозная литература может существовать лишь в условиях герметичной среды. Однако осмелевшая либеральная критика начала ее просто высмеивать, указывая на ее беспомощность, стереотипность, тупость.
Официозная литература стала непримиримой противницей перемен. Наиболее ярко это сопротивление видно в выступлениях Ю. Бондарева, который сравнивает новые силы в литературе с фашистскими ордами, напавшими на Советский Союз в 1941 году, что в устах былого фронтовика звучит самым отчаянным обвинением.
В связи со своим собственным крахом официозная литература могла бы поставить вопрос о настоящей шекспировской трагедии, происшедшей с пожилым поколением, которое к семидесяти годам осознало бессмысленность своего земного существования, отданного ложным идеалам, при полном неверии в метафизические ценности. Однако официозная литература слишком слаба для отражения подлинных конфликтов и предпочитает вести борьбу политическими интригами, использовать свои старые связи. Кое-кто из официозных писателей не прочь и "перекраситься", но боится, что ему не подадут руки.
Таким образом, официозная литература оказалась в совершенно не свойственной для нее роли оппозиционного движения, роли, на которую она не способна, будучи по сути своей абсолютно беспринципной, опирающейся в своей деятельности лишь на чужой авторитет. Однако она готова искать новые пути, сближаясь с националистическим течением, которому, впрочем, и ранее втайне благоволила. Ее существование в националистическом лагере выглядит достаточно смехотворно (ведь она вроде бы воспевала интернационализм!), но нельзя, посмеиваясь над ее нынешними misadventures, упускать из виду то, что если процесс реформ будет сорван, то более ревностных палачей, идеологов контрреформации, чем "секретарские" литераторы, трудно будет вообразить.
Правда, остается путь покаяния, но по нему пошли лишь единичные и не самые представительные "официалы". Другие же предпочитают скорее версию самооправдания, объясняя свое участие в травле инакомыслящих писателей - от Пастернака до участников альманаха "МетрОполь" - тем, что они выполняли приказ.
Расслоение и деградация официозной литературы, в сущности, не слишком много значат для дальнейшего развития литературы, поскольку среди официальных писателей практически нет талантливых (остроумное пародирование соцреалистической эстетики становится популярным среди молодых писателей-концептуалистов), но их крах ведет к ощутимым переменам в литературно-общественной иерархии ценностей.
Деградация деревенской литературы чувствительнее для жизни литературы, поскольку речь идет о более одаренных и социально более достойных писателях.
Деревенская литература сложилась в послесталинские годы и описала чудовищное положение в русской деревне, подвергнувшейся беспощадной коллективизации, несчастьям военного и послевоенного времени. Она создала, порой не без блеска, портреты деревенских чудаков и доморощенных философов, носителей народной мудрости, участвовала в развитии национального самосознания. Центральной фигурой в ней стал образ женщины-праведницы (например, в рассказе Солженицына "Матренин двор", близком деревенской литературе), которая, несмотря на все тяготы жизни, остается верна религиозным инстинктам.
В 70-е годы деревенская литература добилась того, что в лице Астафьева, Белова и Распутина могла существовать в известной мере самостоятельно, исповедуя патриотизм. Именно патриотизм деревенской литературы приглянулся официозу, однако он не был достаточно казенным, и нередко случались недоразумения. Тем не менее ее стремились приноровить для идеологических нужд, взять в союзницы в борьбе с Западом, засыпать государственными премиями и орденами. Не всегда это удавалось: деревенская литература имела свои религиозные и даже политические фанаберии, смело участвовала в экологическом движении.
Со временем дело, однако, стало меняться. Это изменение началось еще до перестройки, но с ее наступлением усугубилось. Прозападни-ческое развитие советского общества, спонтанное, не санкционируемое, но весьма определенное, способствовавшее тому, что в стране возникла общественная база для реформ, привело ко все нарастающему конфликту между деревенской литературой и обществом. Деревенская литература стала больше разоблачать, проклинать, чем возвеличивать. У нее появились три заклятых врага.
Первым, как ни странно, стала женщина. Если раньше, в ипостаси матери-праведницы, она была положительной героиней, то теперь, в образе чувственной и даже развратной жены, она выглядит, в духе старой православной доктрины, "сатанинским" семенем. Именно женщина в погоне за призрачными удовольствиями жизни оказывается (в стиле откровенного мужского шовинизма) разрушительницей русской семьи, растлительницей слабохарактерных мужчин.
Второй враг - молодежь и связанная с ней субкультура. У деревенских писателей совершенно зоологическую ненависть вызывает рок-н-ролл, духовный, по их определению, СПИД. Аналогичную злобу вызывают у них, например, аэробика, которую они в простоте душевной почитают истинной порнографией, да и вообще любые западные веяния, калечащие невинную в своей первозданной красе русскую душу. В деревенской литературе, как в архаичном фольклоре, происходит решительное размежевание между "своими" и "чужими": они одеваются, едят и мыслят по-разному и несовместимы на онтологическом уровне.
"Чужими" оказываются также евреи и вообще инородцы (третий вездесущий враг). Это у деревенщиков щекотливая тема, они развивают ее под сурдинку, туманно, уклончиво, но неустанно. Деревенщики всерьез обеспокоены еврейским влиянием на русскую историческую судьбу. Их "помраченное" сознание определено историческим желанием переложить ответственность за национальные беды на "чужих", найти врага и в ненависти к нему сублимировать национальные комплексы.
Короче, деревенская литература скорее не тематическое, а мировоззренческое понятие. В России, как и в других странах с большим сельским населением (Канаде, Польше и др.), она традиционно заражена мессианским духом, странным сочетанием комплекса национального превосходства, народной и религиозной исключительности с комплексом неполноценности. Вот и наша деревенская литература находится на оси сентиментально-лирической и апокалиптической прозы. Ее язык перегружен диалектизмами, но в то же время высокопатетичен и порой вызывает зубную боль даже тогда, когда описываются подлинные трагедии революции и коллективизации. Деревенщики, кажется, не тяготеют к советским ценностям, но их атавистический тон угнетает своей безвкусицей.
Спасение им предстает в туманной, романтической, монархическо-религиозной грезе теократического порядка, на смену соцреалистическим фантазиям приходит не менее монструозная идея, в которой ненависть торжествует над любовью, и не случайна сегодняшняя деградация этой литературы: укушенная ненавистью, она неизбежно саморазрушается, отпугивая или изумляя непредвзятого читателя.
Серьезной проблемой русской литературы всегда был гиперморализм, болезнь предельного морального давления на читателя. Эта болезнь историческая и, стало быть, хроническая, ее можно найти уже у классиков XIX века Достоевского и Толстого, но ее зачастую воспринимали как отличительную черту русской словесности, - и верно, для зарубежного читателя это занимательно, это что-то другое. По-моему, это другое при чрезмерной развитости концепции социальной ангажированности слишком часто разворачивало русскую литературу от эстетических задач в область однозначного проповедничества. Литература зачастую мерилась степенью остроты и социальной значимости проблем. Я не говорю, что социального реализма не должно быть, пусть будет все, но представить себе национальную литературу лишь как литературу социального направления - это же каторга и тоска!
Деревенская и либеральная литература, каждая по-своему, обуреваема гиперморализмом.
Либеральная литература, детище хрущевской "оттепели", была и остается, что называется, честным направлением, она возводит порядочность в собственно литературную категорию и тем самым долгое время была привлекательна для читателя, изголодавшегося по правде.
Главным намерением либеральной литературы было желание сказать как можно больше правды - в противостояние цензуре, которая эту правду не пропускала. Цензура оказала здесь свое формообразующее влияние, она развратила либеральную литературу борьбой с собой и привила ей тягу к навязчивой аллюзивности, она же развратила и читателя, который приходил в восторг всякий раз, когда подозревал у писателя "фигу в кармане". Писатель стал специализироваться на "фигах" и отучался думать.
Либеральная литература очень обрадовалась перестройке и сыграла в ее начале ту самую роль, которую она давно мечтала сыграть: роль социального прокурора, судящего общество по законам морали и здравого смысла. Но радость вышла недальновидной: перестройка, в отличие от хрущевской "оттепели", оказалась для либеральной литературы слишком бездонной, в этом колодце стали тонуть многие произведения, еще вчера казавшиеся поразительно смелыми.
Интересно, что большое количество диссидентской литературы пришло именно из либеральной словесности, переоценившей послесталинскую мягкость цензуры, то есть многие произведения оказались диссидентскими случайно. Но, лишившись в западном тамиздате цензурных ограничений, они - значительное их большинство - задохнулись от обилия кислорода. Либералы должны были, по логике вещей, благословлять комфортабельную несвободу, самые умные из них так и поступали.
Теперь же отечественная свобода, какой бы неполной она ни была, быстро состарила "смелые" произведения, что видно на примере романа Рыбакова "Дети Арбата" или либеральной драматургии Шатрова.
Сейчас возникает другая, альтернативная, литература, которая противостоит старой литературе прежде всего готовностью к диалогу с любой, пусть самой удаленной во времени и пространстве, культурой для создания полисемантической, полистилистической структуры с безусловной опорой на опыт русской философии от Чаадаева до Флоренского, на экзистенциальный опыт мирового искусства, на философско-ан-тропологические открытия XX века, вообще оставшиеся за бортом советской культуры, к адаптации в ситуации свободного самовыражения и отказу от спекулятивной публицистичности.
Нам как воздух нужен диалог с различными культурами, в культурном изоляционизме мы вновь потеряем предоставленный нам нынче шанс преодолеть наш вольный или невольный провинциализм и заскорузлость.
Конец литературы, обремененной социальной ангажированностью официозного или диссидентского толка, означает возможность возрождения. Ростки альтернативной литературы, какими бы скромными они пока ни были, обнадеживают.
Итак, это счастливые похороны, совпадающие по времени с похоронами социально-политического маразма, похороны, которые дают надежду на то, что в России, традиционно богатой талантами, появится новая литература, которая будет не больше, но и не меньше, чем литература.
фильм: Catch Me If You Can | Поймай меня, если сможешь режиссер: Стивен Спилберг актеры: Леонардо ДиКаприо, Том Хэнкс, Кристофер Уокен, страна: США
Один из моих любимых фильмов с Леонардо ди Капирио и Томом Хэнксом. Спилберг умеет снимать кино) Сюжет в общем заключается в том, что несовершеннолетний мальчик сбегает из дома и начинает подделывать чеки, у него это получается мастерски и скоро о нем узнает ФБР. За ним начинается преследование, ловит его герой по имени Карл, одинокий человек, помешанный на своей работе. ФБР почти ловит его, но Френку каждый раз удается от них оторваться. Ловля Френка не похожа на простую охоту, это не кошки мыши ФБР и Преступника. С некоторого времени погоня приобретает для них личный характер, она становится сплетением ловкости и соревнованием на находчивость и хитрость. События в жизни Френка щедро приправлены его эмоциями, он вовсе не социопат, каждое Рождесто он звонит Карлу, и приносит извинения за те, неудобства, что причинил. Для главного героя его полеты и бег по миру не просто игра, но и шанс начать жизнь заново, сбежать от той реальности, в которой его отец и мать больше не вместе. Отец Френка, тоже Френк, еще тот герой, именно от него сыну передался талант с жульничеством с банками, кредитами и т. д.На одной из встреч Фрека со своим отцом, тот просит его, чтобы он приказал ему остановится. Но отец, толи слишком любит своего сына, толи слишком очарован масштабностью его жульничества, что не делает этого - "Френк, ты не остановишься". Отношения мастера обмана с агентом ФБР вскоре приобретают интересный характер, очень похожие на отношения отца с сыном. Это можно увидеть во многих их сценах разговора. Когда Френк сбегал от ФБР в последний раз и его пытался остановить Карл, несмотря на то, что главный герой сказал Карлу "я не твой ребенок", он все равно вернулся, так как погоня за ним была прекращена, и продолжил работать под его наздором. Фильм чудесный, для меня в нем разу открылся простор для полета слэш-фанатзии, пусть и на уровне броманса) п.с. интересно, а есть слэш-термин обозначающий отношения между некровными героями, как отец-сын? о_О
Во первых я конечно рада, что ТиМ вернулись Серия мне показалась несколько... однобокой и пустой( Безусловно, тема с Apple актуальна, но кроме нее никакая другая проблема не была поднята. Хотя первая серия в 14 сезоне тоже была на не 10 баллов, так что буду надеяться на лучшее. Было пару моментов, что мне понравились: Картман, кричащий о том, что его насилует мать, консультанты (гении ) из Apple и сцена, где Джеральд присоединяется к компании, они были на Вулкане Я теперь буду читать все, с чем соглашаюсь
фильм: Дикие тигры, которых я знал | Wild Tigers I Have Known режиссер: Кэм Арчер актеры: Малкольм Стампф, Патрик Уайт страна: США
Существует две версии фильма. Одна более короткая, обрезанная. Последовательность сцен в двух вариантах разная, русские субтитры есть только к урезанной версии х_Х. Независимый американский фильм о том, как 13летний подросток осознает свою непохожесть на других детей. Логан, главный герой фильма идентифицирует себя с горными тиграми. Он такой же одинокий, и его так же боятся. Тема тигров и осознание своей гомосексуальности главным героев ненавязчиво проходит через весь сюжет фильма. Он смотрит на свою руку, и представляет лапу. Логан знакомится со старшеклассником, между ними завязывается дружба, мальчик удивлен, что кто-то может его не ненавидеть. Старшеклассник, Родео, говорит о том, что не боится тигров, что он их видел, и знает, где они живут. Они гуляют в лесу. Постепенно дружеские чувства Логана перерастают в нечто больше, и сам Родео представляется ему диким горным тигром. Главный герой претворяется девочкой и звонит Родео по ночам, признаваясь в симпатии и желании. Развязка, если ее так можно назвать, интересная) Фильм неторопливый, множественные звуковые эффекты создают определенную атмосферу. Несвязные мысли записанных на диктофон, или звон колокольчиков в некоторых местах звучат вместо музыки. Любителям авторского кино, поэстетизировать на картинку и просто насладиться визуальными эффектами - смотреть)
@музыка:
Glee - Somewhere Only We Know *позновато я Блейном прониклась xD*
Подробнее можно узнать из этой англоязычной статьи (информация та же, но нет картинок плачущих детей, которыми щедро снабдили русскоязычные статьи )
На недавней парламентской сессии канадские психологи заявили, что педофилия является «такой же сексуальной ориентацией, как и гомосексуализм или гетеросексуализм», - сообщает Христианский Мегапортал invictory.org со ссылкой на Christian Telegraph и LifeSiteNews.com.
На этой сессии рассматривался законодательный акт в отношении сексуальных преступлений против детей. Против высказывания о том, что педофилия является «сексуальной ориентаций» выступил всего лишь один член парламента.
Законодательный акт С-54 предусматривает внесение поправок в уголовный кодекс Канады в отношении увеличения обязательного по закону низшего предела наказания за сексуальное преступление против детей.
«Когда мы говорим о терапии или когда человек проходит терапию, нам кажется, что все остаются довольны, но часто это – просто иллюзия», - сказал Ван Гиджсегхем, психолог и ушедший на пенсию профессор Университета Монреаля. – «Педофилы – это не просто те люди, которые совершают небольшое преступление время от времени, это те люди, которые борются с тем, что приравнивается к сексуальной ориентации, так же как и другой человек может сражаться с гетеросексуальностью или гомосексуальностью».
«Настоящие педофилы предпочитают сексуальные отношения только с детьми, а это - то же самое, что сексуальная ориентация. И сексуальную ориентацию такого человека невозможно изменить, хотя он и может воздерживать себя», - сказал Ван Гиджсегхем.
фильм: Charlie Wilson's War | Война Чарли Уилсона режиссер: Майк Николс актеры: Том Хэнкс, Джулия Робертс
К сожалению мне не удалось найти приличный перевод этого фильма, субтитров не существуют, смотрела в двухголосом с ужасными искажениями и ошибками. Перевод вполне приличный (для любителей переводов), не считая тех моментов, где видимо переводчик хорошо покурил и забыл английский язык... только так можно объяснить ту ахинею, что он говорил. В статье в Википедии есть информация об ошибках, и если ей пользоваться, то смотреть можно Фильм относится к редкому жанру драмы с элементами комедии. В русском переводе смысл многих шуток утрачен. это не страшно, если вы смотрите в оригинале, или хотя бы знаете, где ошибки перевода Наличие в фильме таких актеров, как Том Хэнкс и Джулия Робертс уже обещают нам качественный продукт, так что смотрите фильм не раздумывая! Картина мне очень понравилась) О чем фильм: Член Палаты представителей Конгресса США от Техаса Чарли Уилсон, любитель виски и хорошеньких помощниц, ведёт беззаботную жизнь лоббиста. Единственная его проблема - как избежать преследований прокурора за публичное употребление кокаина. В это время СССР вводит войска в Афганистан. Давняя подруга Уилсона - красавица-телеведущая и ярая антикоммунистка Джоанн Херринг (Джулия Робертс) заставляет его поехать в Пакистан и встретиться с президентом Зия-Уль-Хаком. В Пакистане Уилсона везут в лагерь афганских беженцев. Потрясённый страданиями афганцев, Уилсон решает сделать все возможное, чтобы помочь силам сопротивления. В особенности его интересуют способы борьбы с вертолётами Ми-24, сеющими смерть и разрушения в афганских кишлаках. Вернувшись в Вашингтон, Уилсон знакомится с офицером ЦРУ Гастом Авракотосом и его группой. Вместе они разрабатывают схему финансирования поставок оружия силам афганского сопротивления (операция "Циклон"). За несколько лет объём финансирования программы многократно возрастает. За эти деньги закупается современное оружие, в том числе ракеты «Стингер», позволяющие сбивать Ми-24. Завершается фильм на том, что после вывода советских войск Конгресс прекращает финансирование афганской программы. Прежде чем я села за просмотр фильма, я уже была в курсе массы отрицательных и гневных отзывов, и готовилась к чему-то поистине ужасному. Я не знаю какие советские памфлеты читали авторы этих гневных отзывов, но если в фильме и есть исторические искажения и допущения - то на общую картину они не влияют. Я в общих чертах знакома с хронологией Афганской войны 1979-1989 года и операцией "Циклон", и в фильме нет никакого фактического искажения. Когда я читала про эту война в своем учебнике по истории мне было ясно одно, Советский Союз опять лезет куда его не просят. Опять тысячи людей умирают, семьи остаются без отцов, часть людей звереет (нормальная реакция любого человека в любой войне) и возвращается домой с искалеченной психикой на всю жизнь, население утопает в квасном патриотизме и в шовинистском угаре. Мне очень часто говорили различные люди, что американцы переоценивают свою роль в войнах и этим гордятся, на что я всегда отвечала, не располагая никакой информацией по подобным вопросам "если им это нравится - пусть делают". В рецензии на этот фильм содержались точно такие же слова, и посмотрев его, я начинаю подозревать, что в этих людях говорил их антиамериканизм, или же это очередной советский штамп в сторону США. Я хотела бы пожелать авторам гневных рецензий немного мозгов и здравого смысла. Важно помнить, что история, иногда субъективная вещь, потому что помимо фатов существует их оценка. Посмотрите еще раз на главного героя фильма и вспомните его слова в самом конце фильма "This is what we always do.We come with our ideals, cange the world! And then we will leave.But the ball still rolling" (можно перевести так, "мы всегда приходим куда-то с нашими идеалами, меняем мир, а потом уходим. Каждый раз уходим, но мяч продолжает катится". Переводчик и тут отжог) вместо "приходим с идеалами" у него "врываемся" ). Может быть это будет первым шагом к пониманию американского менталитета, и логики таких людей, как Чарли Уилсон.
Скажет всяк, кто это слышит: "Пусть он слэш-букварь напишет!"
Все-то надо разжевать И на блюдечке подать! Ну а "мама мыла Милу"? Гет с инцестом, так сказать...
Ну какой же это гет? Разве что фемслэша след!
читать дальше А - это автор и слэша и гета. Автора нет — и фэнфикшна нету.
Б - бета-ридер, опять и опять храбро готовый фанфик причесать.
Очень пусто в голове: Что назвать на букву В?
В - вазелин, очень в сексе он нужен. Но забывают о нем незаслуженно...
Г - значенье всем известно: Это... рейтинг самый детский!
Г - это классика. Гарри и Драко. Ну, еще гет как отстойная бяка
Гарри и Драко — тут споров не надо, эти и в азбуке селятся рядом.
Е - это если. Скажу вам всерьез, Если - классический слэшный вопрос. Жизнь веселей, как вам слэшер расскажет, Если с героем герой в койку ляжет.
Дальше там кажется, Ё в алфавите? Ё объяснять вы меня не просите!
Буква Ж - основ основа, И для слэшера любого Буква эта так нужна! Вместе с Ч она дружна.
Ж - это вечный источник влеченья, Х удалого предмет вожделенья.
Пусть для детей ЖуЖЖат Жуки А здесь - вставляют муЖики...
З - завидую героям... Ну, сейчас я им устрою! Чтобы знали, как кривляться И от слэша уклоняться!
Есть с буквой З альтернативный вариант. А в ней самой - особенная прелесть. Едва кто сбоку на нее взглянет, Так тут же мыслью резвой устремится К воспоминаньям сладким и мечтам, Что слэшера зовут к полям сражений Литературных... а быть может, и постельных.
А букву И оставим натуралам. В ней что-то соглашательское есть - Залог простого присоединенья. Но слэш - скорее противостоянье, Борение характеров и судеб И под конец сильнейшего победа.
К - это критик большой и сердитый, Все иногда им бываем мы биты. Умные слэшеры не забывают — Раз критикует, то, значит, читает.
Л о любви нам напомнит, конечно, Слэш невозможен без драмы сердечной.
М - без нее невозможно тем более, В обозначенье - эм слэш эм - удвоенной.
Н - разумеется, НЦ-17, деткам пока здесь не стоит играться.
О... о, как много у буквы значений! И изумление, и восхищенье, И "очарован", и "дивные очи", И "очень любит", и "очень хочет", И многочисленные "он его" И "обалденно", и просто "ооо!"
П - пвп. Это слэш-шоколадка, Где от сюжета одна лишь кроватка.
Да и ее иногда не случается... Где только слэшем не занимаются!
Р - это рык возбужденных героев Или романтика, розы и... роды?!!
К С нам особое нужно внимание: слэшер и секс - то еще сочетание.
Т - это секса синоним жаргонный. У - утомление... и хромосома
Фэндом с фанфиком на Ф вспоминая, Слэшеры часто фемслэш забывают. Женщин не стоит бросать в одиночестве — и героиням послэшиться хочется!
Х - это, вроде, деталь организма Важная очень для слэш-механизма.
Не только лишь Ц - это кольЦа с оковами, "Узы Любви" - поЦелуями скованы
Скажем честно: мы писали Для того, чтоб нас читали. Без читателей нам грустно, Скучно, пакостно и пусто.
"Ш" - шутя герой решается На опаснейшие шалости...
Шепоты звучат волнительно О вещах непозволительных, И, изысканно-пастельные, Ждут-шуршат шелка постельные
Щ - это щупальца. Вот у японцев в слэше и щупальцам место найдется. Коль осьминога любить не хотите, От тентакл-слэша подальше бегите.
Даже самый мягкий знак, Начитавшись слэша, Станет твердым, как алмаз (с) "Ы!" - застонет нежно.
Э — для эмоций: презренья и страсти, Гнева, восторга и всякого ангста.
Ю — это юри: для тех кто не знает, так анимешник фемслэш называет.
Я — это слэша японский близнец, Яой — алфавита уместный конец.
Слэшеры, больше вам плакать не надо: Слэш изучайте хоть с детского сада!